Жена полковника   ::   Кнорре Федор

Чего вы с ней разговариваете? У нее же память отшиблена. Она, может, через час вспомнит. А может, через год. А вернее всего - она и не знает ничего.

Пожилая посмотрела на нее недовольно и укоризненно, но согласилась.

- Это правильно она говорит. Прощайте, товарищ военный. Нам всю ночь идти.

Когда они отошли уже шагов на пятьдесят, одна из женщин обернулась и крикнула что-то, чего за дождем нельзя было разобрать, и махнула рукой.

Полковник прошел до конца пустой деревенской улицы среди синеющих сумерек и на выгоне, в стороне от дороги, заметил маленькое строение, около которого прямо на земле мигал загороженный огонек.

Какие-то фигуры двигались около огня за сеткой мелкого дождя. Подойдя вплотную, полковник увидел женщину, которая, присев на корточки, подкладывала щепочки в огонь сложенного из битого кирпича очажка. На нем стояли, приткнувшись один к другому, два дочерна закопченных котелка.

На шум его шагов другая женщина, собиравшая щепки под навесом кузницы, подняла голову и выпрямилась, и он увидел немолодую женщину, в рваных мужских сапогах и широкой выцветшей майке с большой дырой от прожога. Женщина подняла на него глаза, и он вдруг ощутил такую беспомощность и страх, что сейчас случится что-то, чему он не может помочь и в чем он виноват, и прямо перед ним были эти глаза, и вдруг женщина схватилась за голову, качнулась вперед, но не сделала шага, а осталась стоять, и только тут его что-то грубо и сильно ударило в сердце, и он понял, что это Шурины глаза, что это Шура, Шура стоит перед ним, веселая, молодая Шура, которую он видел в последний раз смеющейся на залитой светом сцене, - это она стоит, сгорбившись и бережно прижимая к груди мокрые щепки своими окоченевшими и черными от грязи руками. Он шагнул к ней, и тогда она не то что обняла, но отчаянно схватилась за него, вцепилась в него, задыхаясь и напрасно стараясь выговорить что-то трясущимися губами.

Среди женщин началось движение. Кто-то подходил, вглядывался и отходил. К той, что сидела и подкладывала щепки в очажок, подошла девушка с детски белесыми ресницами и такими же белесыми бровями и возбужденно проговорила:

- Слышь-ко? Муж-то у Шуры нашелся. Честное слово. А?

Сидевшая у очага быстро подняла голову и обрадованно, изумленно воскликнула:

- Ой, неправда! Где?

- Господи, да вон же они стоят!

- Да что ты говоришь? - торопливо поднимаясь с земли и хватаясь за руку подруги, все радостнее и изумленнее говорила та, что сидела у самодельного очажка.

Так, держась за руки, они вплотную подошли к полковнику и молча, с мечтательной улыбкой стояли, будто любуясь происходящим.

Потом, не выдержав, подвинулись еще ближе и с двух сторон полуобняли Шуру, которая всхлипывала, тяжело дыша, уткнувшись в плечо мужа.

- Да что ж ты дрожишь-то, дурешка моя? - Женщина ласково положила руку Шуре на затылок и вдруг совсем другим тоном обеспокоенно повторила: - Что ты опять дрожишь?

Она низко нагнулась и что-то шепнула Шуре в самое ухо, и Шура сказала: "Да", и полковник почувствовал, как ее руки отпустили судорожно захваченные складки шинели, и Шура высвободилась, оперлась на плечо девушки. Девушка дружелюбно обернула свое белесое лицо и сказала:

- Ничего, это у нее скоро пройдет, тогда она опять к нам придет. Вы за нами не ходите. Обождите немножечко.

Согнувшись и опираясь на подругу, Шура скрылась в темпом квадрате двери кузни, занавешенном двумя рогожами.

- Вы, значит, нашей Шуры муж? - словоохотливо начала оставшаяся с полковником женщина.

Полковник не видел в наступившей темноте ее лица. Голос был удивительно слабый, немного надтреснутый, но все-таки мелодичный и успокаивающий.

- Почему ее увели, вы не знаете? - растерянно спросил полковник.

- Нехорошо стало. Да ничего, теперь-то не страшно.