Дорога скорби   ::   Френсис Дик

Ее сына Эллиса я, Сид Холли, его друг, усадил на скамью подсудимых.

В последний раз, когда я видел Джинни, она смотрела на меня с невероятным презрением, желая знать, как это я оказался способен низвергнуть великолепного Эллиса, который любил меня, который доверил бы мне свою жизнь.

Я встретил поток ее гнева, не защищаясь. Я в точности знал, что она чувствует. Сомнение, негодование, обиду... Мысль о том, в чем я подозреваю Эллиса, причиняла ей такую боль, что Джинни отвергала саму возможность его вины, как почти все остальные, хотя для нее это было мучительнее.

Большинство людей верили, что я совершенно не прав и что я уничтожил себя самого, а не Эллиса. Даже Чарльз в первый момент с сомнением спросил:

– Сид, ты уверен?

Я сказал, что да, уверен. Я отчаянно надеялся, что это не так... надеялся на любой другой исход... потому что знал, что я взвалю на себя, если пойду дальше. И в конце концов все вышло именно так, как я боялся, и даже хуже. После того как разорвалась первая бомба – в виде предположения, обвинение в преступлении, которое заставило половину страны жаждать крови (но только не крови Эллиса, о нет, нет, это немыслимо), и состоялось первое слушание в суде, заключение под стражу (скандал, его должны были, конечно же, немедленно выпустить под залог), в прессе наступило мертвое молчание до тех пор, пока не завершится процесс.

По британским законам ни одно свидетельское показание не может обсуждаться публично до суда. За сценой может идти дознание и подготовка к суду, но ни потенциальным присяжным, ни Джону Доу * на улицах не позволено знать детали. Неинформированное общественное мнение в результате застыло на стадии "Эллис невиновен", и уже третий месяц не смолкало злословие в мой адрес.

Эллис, видите ли, был сущий Лохинвар Молодой * пиковой масти. Эллис Квинт, в прошлом чемпион среди жокеев-любителей, кометой ворвался на телевизионные экраны.

Блистательный, смеющийся, талантливый, приманка для миллионов в спортивных новостях, хозяин ток-шоу, образец подражания для детей, звезда, которая регулярно осчастливливает нацию. Ему было к лицу все: от тиары до поношенной бейсболки.

Промышленники лезли из кожи вон, чтобы уговорить его упомянуть их продукцию, а половина английских подростков гордо щеголяла в разрекламированных им жокейских ботинках, заправляя в них джинсы. И вот этого человека, этого кумира я пытался низвергнуть.

Никто, кажется, не упрекал бульварного журналиста, который написал:

"Некогда уважаемый Сид Холли, позеленев от зависти, надеется уничтожить талант, с которым он не может сравниться даже в мечтах..." Там было еще много чего насчет "злорадного человечка, который пытается компенсировать собственные недостатки". Ничего этого я не показывал Чарльзу, но другие показали.

Внезапно висящий на поясе телефон зажужжал, и я ответил на вызов:

– Сид... Сид...

Женщина на другом конце плакала. Я уже не раз слышал, как она плачет.

– Вы дома? – спросил я. – Нет... В больнице...

– Скажите мне номер, и я тут же вам перезвоню.

Я услышал невнятное бормотание, затем другой голос, уверенный и твердый, продиктовал и медленно повторил номер телефона. Я набрал цифры на своем сотовом телефоне, так что они высветились на маленьком экране "записной книжки" и нажал кнопку "запомнить".

– Хорошо, – сказал я, повторив номер. – Положите трубку.

Потом спросил Чарльза:

– Могу я воспользоваться вашим телефоном?

Он махнул рукой в сторону письменного стола. Мне ответил тот самый уверенный голос.

– Миссис Фернс еще у вас? – спросил я. – Это Сид Холли.

– Передаю трубку.

Линда Фернс пыталась сдержать слезы.

– Сид... Рэчел стало хуже. Она спрашивает о вас. Вы можете приехать?

Пожалуйста.

– Насколько ей плохо?

– Температура все поднимается. – Она всхлипнула.