Каменные могилы   ::   Вельбой Юлия Александровна

Отец со своей бурной личной жизнью никогда не был близок их семье, но она все же верила, что он не оставит их; во всяком случае, не оставит совсем, - так, чтобы чужие люди собирали им на хлеб. Раньше, в свои более счастливые дни, мечтая поскорее вырасти, она и предположить не могла, что ежедневная забота о хлебе насущном - это та граница, которая отделяет мир взрослых от мира детей, и если человек не содержит себя сам - он еще ребенок, сколько бы ему ни было лет.

Люба встала с кровати, ощущая головокружение и слабость в ногах, - с этой ночи и на всю жизнь она приобрела пониженное давление, - и пошла готовить Олегу завтрак. Те мерзкие слова об отце, а еще хуже недомолвки, под которыми подразумевалось нечто совершенно отвратительное, вспыхивали в мозгу с такой ясностью, что хотелось умереть. Ощущение тошноты от всей этой грязи, которая каким-то образом могла быть к ней причастна, мучило ее почти физически.

Люба крошила в сковородку картошку и жалела себя, потом резала хлеб и снова жалела себя, и жалость эта лишала ее последних сил. Но тем сильнее захлестывала волна ярости, тем яснее в глубине души зрела решимость все изменить, - любой ценой. Как изменить свое положение и с чего начать, она пока не знала, но ясно было одно - она не будет предметом жалости и не будет жить на иждивении посторонних людей, чего бы ей это не стоило.

Олег проснулся и прошел на кухню. Он не расслышал, как сестра сказала ему "Доброе утро". Сегодня он выглядел маленьким сгорбленным старичком и почему-то не ждал от этого утра ничего доброго.

- Ты плакала?.. - спросил он и сам испугался того, как по-взрослому прозвучал его вопрос.

Люба остановила на нем свой взгляд, помедлила немного и ничего не сказала. От этого взгляда, от всей ее фигуры на него дохнуло чем-то непоправимым.

Несколько раз за эту ночь Олег просыпался от ощущения неясной тревоги и лежал, глядя в темноту. Тревога преследовала его в виде сна, который запомнился ему очень четко и стоял сейчас перед глазами.

Он видит себя погруженным в океан, темный и неведомый; над головой черное небо без звезд. Он колышется на волнах и держит за руку какую-то девушку, возможно, Любу или очень похожую на нее. Он чувствует ее страх, смятение и надежду. В другой его руке фонарь - единственный источник света в этой кромешной тьме. Луч фонаря прощупывает сине-черную бездну, но дно так и остается невидимым. Нет никаких ориентиров; вокруг одинаково-черный океанский простор. Так и плывут они медленно, не зная куда, и ясно обоим, что нет ни цели, ни конца их пути.

Он проснулся, и тихий плеск океанских волн оказался тихими всхлипываниями Любы, доносящийся из ее комнаты.





***





Олег был неуспевающим, рассеянным учеником и ненавидел школу. Ненавидел не потому, что плохо учился, - плохих учеников в его классе было достаточно, и они прекрасно чувствовали себя в этом статусе, - а потому, что ничего из того, о чем толковали учителя на уроках, он совершенно не понимал. Высиживание долгими часами без всякого смысла приводило его в подавленное состояние, а унижения около доски, когда он не мог ответить на вопрос, зарождало в душе тихую злобу на себя и на весь свет. Иногда он знал ответ, но продолжал упрямо молчать, - вопросы казались уж слишком простыми, и отвечать на них было ниже его достоинства. Школа была его тяжким крестом, от которого он не ждал избавления, а переносил стоически в надежде, что когда-то, через несколько долгих лет наступит, наконец, освобождение.

Учительницей украинского языка была безобразная горбунья.

Она шевелила старческими губами, и сухая, как шелест опавшей листвы, речь усыпляла слушателей. Но иногда, совершенно неожиданно, в нее вплетались резкие повизгивания, и тогда весь класс, словно по команде, фокусировал на горбунье взгляд.