Последний день матриархата   ::   Машков Владимир

На одном спектакле папу увидела мама. И мама полюбила папу, а папа полюбил маму. Это, конечно, было до моего рождения.

Короче говоря, днем папа обычно обитал дома. И волей-неволей он вынужден был готовить обеды. Ведь мама возвращалась домой поздно и без задних ног, то есть совершенно усталая, да еще в выходные умудрялась ставить опыты. А поскольку папа ничего не делал наполовину, он проштудировал десятки книг о вкусной и здоровой пище и вскоре стал искусным кулинаром. И такие обеды готовил, что пальчики оближешь.

Вот и сегодня папа встретил меня в мамином переднике — голубые цветочки по желтому полю.

— Все, разговоры потом, — предостерегающе поднял руку папа, хотя я и рта не раскрывал, — сперва — трапеза.

Я помыл руки и сел за стол. Папа не любил, когда прием пищи назывался слишком просто — поесть, пообедать, перекусить, или, хуже того, — перехватить, заморить червячка. Для папы каждый обед был священнодействием.

Все разговоры за столом были категорически запрещены, и потому обед обыкновенно проходил в молчании. Разрешалось, правда, восторгаться папиными блюдами, но и тут были дозволены лишь междометия и восклицания. Сам папа не обедал, а только пил кофе.

— Папа, сегодня ты превзошел себя, — похвалил я папу, когда обед кончился.

Как истинный талант, папа был скромен. Он застенчиво потупил глаза.

— А теперь можно поговорить, — оживился папа. — О чем ты хотел меня спросить?

И я рассказал папе о сне, который не дает мне покоя целых семь дней. Папа страшно обрадовался, услышав мою исповедь, и заговорил стихами:

— Пора пришла, она влюбилась.

А потом добавил уже прозой:

— Это прекрасно, сын мой!

Мой папа был весь напичкан цитатами. На всякий случай жизни у него было наготове мудрое изречение, стих или сентенция. Сейчас ему, наверное, просто не подвернулась подходящая цитата. Вот почему в стихах было слово «она», хотя речь шла обо мне.

— А почему почва уходит у меня из-под ног? — спросил я, неудовлетворенный папиным толкованием моего сна.

— А ты считал, что путь к счастью усыпан розами? — воскликнул папа. — Нет, за любовь надо сражаться.

Папа, как всегда, был прав. Но чего-то в его словах мне не хватало. Я решил — поговорю с мамой.

Мне повезло — мама пришла сегодня раньше обычного.

— Кир, пора обедать! — позвал меня папа.

Какой кошмар — снова обедать. Папа и так меня раскормил. Но нельзя маму огорчать.

В прихожей папа снимал у мамы пальто и при этом исполнял некий ритуальный танец. Так, должно быть, отплясывают индейцы Огненной Земли, радуясь, что после долгой разлуки вновь увидели лица своих родных. Но папа не только танцевал вокруг мамы — под слышимую одному ему музыку приговаривал речитативом:

— Устала, мамуся? Не говори ни слова! Я все вижу, устала дьявольски! Сейчас я тебя покормлю, а потом отдохнешь, и все будет отлично…

Я подхожу к маме поздороваться. Мама запечатлевает на моем челе поцелуй и виновато улыбается, словно просит прощения, что у нее нет сил вымолвить хоть слово — так она, бедная, устала.

Папа расставил тарелки, нарезал хлеб. Мама села за стол, помешала ложкой суп и, наконец, произнесла первые за сегодняшний вечер слова:

— Газеты есть?

— Одну минуточку, — папа сорвался с места, метнулся в комнату и вернулся с кипой свежих газет и журналов. Наша семья выписывала их целую уйму.

Между прочим, мама была единственным человеком в нашем доме, кому разрешалось за обедом разговаривать. Вернее, мама просто не знала, что во время трапезы должна царить тишина.

Мама развернула газету, которая лежала сверху, и, глядя в нее, медленно понесла ложку ко рту. Затаив дыхание, мы с папой следили за необыкновенным полетом ложки. Вот ложка благополучно прибыла к месту назначения, не пролив по пути ни капли драгоценной влаги.