Последний день матриархата   ::   Машков Владимир

Я был уверен, что Людмила Ивановна, которая вела у нас географию и чей урок я сейчас прогуливал, и вправду беспокоилась, где бродят два ее ученика.

Все воззрились на меня. Наташин отец помигал глазами (так и хотел сказать — лампочками) и все-таки вспомнил, что мы встречались с ним в коридоре. И Наташина мама узнала меня и лишь печально улыбнулась. Мне показалось, что я стою на сцене под лучами прожекторов, и я почувствовал, что весь пылаю.

— Хорошо, — решила Елизавета Петровна, — Наташа, Кирилл, идите в класс.

Когда мы очутились в коридоре, я сочувственно произнес:

— Самое трудное позади.

Наташа смерила меня насмешливым взглядом и, ничего не сказав, быстро пошла. Я должен был прибавить шагу, чтобы догнать ее. А когда настиг, убедился, что я ей всего лишь по плечо, сбился с ноги и уныло поплелся следом за Наташей. Что за несправедливость? Стоило целый час ждать, чтобы вместо благодарности тебя смерили насмешливым взглядом? Кстати, до меня только сейчас дошло, что это такое — смерить взглядом. Это значит — посмотреть на тебя сверху вниз, от макушки до пят, чтобы удостовериться, существуешь ли ты на свете. И еще это значит — окатить тебя холодной водой, опять-таки — от макушки до пят.

Но вдруг в моей душе зазвучала музыка, и сразу все переменилось. Мне казалось, что я шел рядом с Наташей, мы держались за руки, и вообще я был на седьмом небе от счастья, и мне совершенно не хотелось оттуда слезать.

Но — пришлось. Потому что мы вошли в класс.



Папенькин сыночек



Последнее время меня не оторвать от зеркала. Верчусь возле него, как девчонка. Могу часами глядеться в зеркало, правда, если никого нет дома.

Раньше, чем больше я гляделся в зеркало, тем больше сам себе нравился. Я строил перед зеркалом рожи и воображал себя то знаменитым певцом, то популярным футболистом.

Сегодня я посмотрел на себя всего лишь минуту и тут же отвернулся. До чего малосимпатичная упитанная физиономия, а еще очки, а еще длинные, вьющиеся, как у девчонки, волосы. Просто удивительно, как я мог совсем недавно сам себе нравиться.

Другие мальчишки, и особенно девчонки, под благодатным дождем акселерации растут не по дням, а по часам, стремительно тянутся вверх, перегоняя телеграфные столбы и пожарные каланчи. На меня акселерация действовала странным образом — я рос в ширину.

Как говорят, с такой внешностью было весьма опрометчиво рассчитывать, что Наташа обратит на меня внимание. Девчонкам нравятся высокие и стройные мальчишки.

Я вспомнил, как дважды бросался очертя голову на помощь Наташе, и поразился — неужели это я? Я сам себя не узнавал.

Я тихий, послушный, учусь на одни пятерки. Мама и папа не нарадуются на меня, потому что я приношу им одни радости и ни одного огорчения. Я не гоняю допоздна невесть где на улице, а смирно сижу в кресле и читаю книгу.

Таких, как я, обычно называют маменькими сыночками. Но это неправда, я — папенькин сыночек.

Не подумайте, пожалуйста, что у меня нет мамы. Ничего подобного — у меня самая умная, самая красивая, самая лучшая в мире мама. Вот только я редко ее вижу. Потому что моя мама чрезвычайно занятой человек. Она — ученый, биолог, и пропадает в своей лаборатории допоздна.

Поэтому моим воспитанием занялся папа. Мой папа — театральный критик. Он работает по вечерам — смотрит спектакли в театрах. А по утрам он стучит на машинке рецензии на эти самые спектакли. А еще папа выступает по телевизору и тоже рассказывает о театре. Последнее время его физиономия все чаще появляется на голубом экране.

Мой папа в одно мгновение стал чрезвычайно популярным. Его узнавали на улицах, в магазинах, оборачивались в его сторону, шептались, показывали на папу пальцем.

Папе льстило, что он стал знаменитым человеком. В молодости папа был актером, сыграл Ромео, мечтал об успехе, о славе. Успех был, но в единственном числе.