Крошка Цахес, по прозванию Циннобер   ::   Гофман Эрнст Теодор Амадей

Незоркий глаз не различил бы лица, но,

вглядевшись попристальнее, можно было приметить длинный острый нос,

выдававшийся из-под черных спутанных волос, да маленькие черные искрящиеся

глазенки, — что вместе с морщинистыми, совсем старческими чертами лица,

казалось, обличало маленького альрауна.

И вот когда, как сказано, измученная горем женщина погрузилась в

глубокий сон, а сынок ее привалился к ней, случилось, что фрейлейн фон

Розеншен — канонисса близлежащего приюта для благородных девиц —

возвращалась той дорогой с прогулки. Она остановилась, и представившееся

ей бедственное зрелище весьма ее тронуло, ибо она от природы была добра и

сострадательна.

— Праведное небо, — воскликнула она, — сколько нужды и горя на этом

свете! Бедная, несчастная женщина! Я знаю, она чуть жива, ибо работает

свыше сил; голод и забота подкосили ее. Теперь только почувствовала я свою

нищету и бессилие! Ах, когда б могла я помочь так, как хотела! Однако все,

что у меня осталось, те немногие дары, которые враждебный рок не смог ни

похитить, ни разрушить, все, что еще подвластно мне, я хочу твердо и не

ложно употребить на то, чтоб отвратить беду. Деньги, будь они у меня,

тебе, бедняжка, не помогли бы, а быть может, еще ухудшили бы твою участь.

Тебе и твоему мужу, вам обоим, богатство не суждено, а кому оно не

суждено, у того золото уплывает из кармана он и сам не знает как. Оно

причиняет ему только новые горести, и, чем больше перепадает ему, тем

беднее он становится. Но я знаю — больше, чем всякая нужда, больше, чем

всяческая бедность, гложет твое сердце, что ты родила это крошечное

чудовище, которое, словно тяжкое зловещее ярмо, принуждена нести всю

жизнь. Высоким, красивым, сильным, разумным этот мальчик никогда не

станет, по, быть может, ему удастся помочь иным образом.

Тут фрейлейн опустилась на траву и взяла малыша на колени. Злой уродец

барахтался и упирался, ворчал и норовил укусить фрейлейн за палец, но она

сказала:

— Успокойся, успокойся, майский жучок! — и стала тихо и нежно гладить

его по голове, проводя ладонью ото лба к затылку. И мало-помалу

всклокоченные волосы малыша разгладились, разделились пробором, плотными

прядями легли вокруг лба, мягкими локонами упали на торчащие торчком плечи

и тыквообразную спину. Малыш становился все спокойнее и наконец крепко

уснул. Тогда фрейлейн Розеншен осторожно положила его на траву рядом с

матерью, опрыскала ее душистым спиртом из нюхательного флакона и поспешно

удалилась.

Пробудившись вскоре, женщина почувствовала, что чудесным образом

окрепла и посвежела. Ей казалось, будто она плотно пообедала и пропустила

добрый глоток вина.

— Эге, — воскликнула она, — сколько отрады и бодрости принес мне

короткий сон. Однако солнце на закате — пора домой! — Тут она собралась

взвалить на плечи корзину, но, заглянув в нее, хватилась малыша, который в

тот же миг поднялся из травы и жалобно захныкал. Посмотрев на него, мать

всплеснула руками от изумления и воскликнула:

— Цахес, крошка Цахес, да кто же это так красиво расчесал тебе волосы?

Цахес, крошка Цахес, как пошли бы тебе эти локоны, когда б ты не был таким

мерзким уродом! Ну, поди сюда, поди, — лезь в корзину. — Она хотела

схватить его и положить на хворост, но крошка Цахес стал отбрыкиваться и

весьма внятно промяукал:

— Мне неохота!

— Цахес, крошка Цахес! — не помня себя закричала женщина. — Да кто же

это научил тебя говорить? Ну, коли ты так хорошо причесан, так славно

говоришь, то уж, верно, можешь и бегать? — Она взвалила на спину корзину,

крошка Цахес вцепился в ее передник, и так они пошли в деревню.