Кыш и я в Крыму (Повесть о новых приключениях Алеши Сероглазова и его верного друга Кыша)   ::   Алешковский Юз

Мама стала спрашивать у продавца, почему в магазине нет стирального порошка, а я увидел Федю Ёшкина, который рассматривал банки с масляной краской. Я подошёл и спросил: - Федя, как там наш папа Сероглазов? - Сероглазов лежит. Профессор сказал, что у него хроническое голодание! Что же вы довели человека? Он у вас тонкий, звонкий и прозрачный. Истощённый в прутик. - Мама! Мама! - испугавшись, крикнул я. - Папа голодает! Он истощённый, оказывается! Профессор сказал! - Что за чепуха? Почему ты кричишь в магазине? Почему папа голодает? Он же хотел есть, - сказала, подойдя, мама. - Хроническое у него голодание. Врач установил, - подтвердил Федя и спросил у продавца: - Почём белила? - Вам какие? - Любые, - сказал Федя. - Что красить-то собираетесь? - вежливо допытывался продавец. - Да ты мне продай белила и кисточку. Не всё ль тебе равно, что собираюсь красить. Дверь! Вот что! - сказал Федя. Я подумал: "Странно! Зачем ему белила?" Мама, что-то купив, тревожным голосом позвала меня: - Алёша! Идём к папе! Кыш сидел на улице около входа, окружённый ребятами. Среди них были двое мальчишек из пионерского патруля. Это они просили нас при въезде в Алупку уважать природу, не жечь в лесу костров и не сорить на пляже. - Какой породы? - спросил один из них про Кыша. - Секретная овчарка, - ответил я. - Не выхваляйся, - сказал другой мальчишка. - Хвальба. "Гавв! Аав!" - прикрикнул на него Кыш. Мы догнали маму. Я спросил у неё, как правильно говорить: "хвальбов" или "хвальб", но она сказала, что я всегда пристаю с трудными вопросами в самое неподходящее время, и не ответила. Она стала вспоминать, как папа много раз уходил утром на работу не позавтракав и как он ложился спать не поужинав, если в моём дневнике были двойки или замечания по поведению. - И ты и я, - сказала мама, - толстокожие, бездушные существа. Ведь папа таял буквально на наших глазах!

8

В седьмую палату нас сначала не пустили, но мама таким голосом сказала сестре-хозяйке, что в тяжёлую для папы минуту его жена и сын должны быть с ним рядом, что сестра-хозяйка сама проводила нас к папе. А Кыша я привязал к столбику на газоне. Мы на цыпочках зашли с мамой в седьмую палату. Папа лежал в чёрно-белой полосатой пижаме у окна и печально смотрел на завитки жёлтой колонны. Одна его рука безжизненно свисала с края кровати, другой он крутил пуговицу. Сестра-хозяйка сочувственно покачала головой. В палате, кроме нас, больше никого не было. Мама молча села на стул и с большой болью стала смотреть на папу. Папа глазами сказал мне: "Здравствуй!" А маме слабо улыбнулся. Мне тоже было его жалко, и я вспомнил, как он много раз говорил нам: "Не трепите мне, пожалуйста, нервы, а то я рухну в один прекрасный момент..." И вот этот совсем не прекрасный момент наступил. Папа лежал, худой и небритый, и, улыбаясь из последних сил, смотрел то на меня, то на маму. Потом он сделал попытку присесть, но не смог и, застонав, рухнул обратно на подушки. - Ты уж лежи и не двигайся, - сказала ему мама. Но папа, к нашему удивлению, вдруг вскочил с кровати и строго спросил маму: - Что значит: "Ты уж лежи и не двигайся"? - Нам сообщили, что ты... хронически истощён, - растерянно ответила мама. - И что тебе это сказал профессор. - Кто вам сообщил? - так же строго спросил папа. - Федя. С нами ехал который, - сказал я. - Ну я ему дам жизни за передачу информации! - Папа погрозил кулаком кровати, под которой лежали какие-то верёвки и железные крючки. Я понял, что это кровать Феди. Погрозив кулаком, папа рухнул на кровать и захохотал, наверно вспомнив, с какой болью и жалостью мы с мамой на него смотрели. - Я действительно истощён, - вытерев слёзы, сказал он. - И у меня хроническое голодание. Но мышечное!!! Мои мускулы одрябли без движенья! Вот до чего меня довела умственная работа. Понятно? - А что же ты лежал тихий и грустный, словно помирал? - спросила мама. - Я объелся за обедом. Здорово кормят, - объяснил папа.