Минус   ::   Сенчин Роман

Актеры помалкивают, слоняясь по тесной брехаловке. Все уже переодеты. Женщины превратились в дам, на них пышные, яркие наряды, будничные лица разукрашены толстым слоем грима. Мужчины тоже преобразились: поджарые похожи на задорных хохлатых петушков, полные - на солидных пингвинов. Фраки делают их нелепыми и смешными и в то же время притягательными для глаз, и, что ни говори, по сравнению со свитерами, тертыми джинсами, спортивными шапочками, что носят они в реальной жизни, - фраки и прочие подобные вещи очень их облагораживают.

Мы, пятеро монтировщиков, рядком сидим на длинном кожаном диване, равнодушно слушаем то оглушительно-громкую, то жутковато-тихую и, кажется, бесконечную речь директора. Лениво курим, у нас все готово для предстоящего представления.

- И что будем делать? - ледяным голосом спрашивает Виктор Альбертович.Десять минут до выхода...

Оля с надеждой оглянулась на трущую платье Валю, на пятно, которое теперь не такое черное, зато расплывшееся на полподола.

- У? - Директор вновь повышает голос. - Мне спектакль отменять или как? Я в-вас!.. - Очередной взрыв истерики. - Я вас поувольняю к чертовой матери!

Тут из гримерной появилась Пашнина, наша ведущая актриса, прима, как говорится. Капризная, стареющая, заигранная, но - привычка режиссеров незаменимая. Переиграла всех главных героинь из мировой драматургии... И своим хрипловатым, страдальческим голосом она взывает:

- Когда, ну когда это кончится?! Виктор Альбертыч, умоляю вас! Людям нужно собраться, сосредоточиться. Что же это такое! - Она стоит, гордо изогнувшись, в дверях брехаловки, она в строгом платье, на голове парик из шикарных волос, морщинистое лицо загримировано до неузнаваемости; она сейчас просто божественна. Божественно ужасна.

- Дайте ей шаль какую-нибудь, пусть ее знобит, не знаю, пусть она кутается, - нервно советует прима. - Невозможно же, я же слова, слова забыла! - И она резким движением стиснула свою голову. - Я забыла слова! О, что теперь, что! - Пашнина на самом краю припадка...

Спасительный звонок. Протяжный третий звонок. Тут как тут запыхавшаяся помреж Аня с неизменными бумажками в кулаке, как всегда перепуганная, будто каждый спектакль для нее - сеанс у стоматолога.

- На сцену! Пожалуйста! - отрывисто, дрожащим голосом объявляет.

Пашнина выпрямила свое гибкое, змееобразное тело. Парикмахерша Ксюха скорее поправляет ей чуть сбившийся парик; Валя бросается за шалью для прикрытия злосчастного пятна.

Актеры гуськом через узкий проход потянулись на сцену. Дубравин откидывает голову на спинку кресла и напряженно вглядывается в люстру. Виктор Альбертович уходит к себе в кабинет с видом наведшего порядок городового.

- Какие предложения? - спрашивает наш бригадир Вадим, ветеран монтировщиков - лет семь держится на этом месте.

- Ну, можно, конечно, - угадывает смысл его вопроса парень здоровенного роста, качок Андрюня. - У меня как раз двенадцать рублей.

- А у меня десятка, - отзывается еще один монтировщик, Димон.

- Неплохо, неплохо, - кивает Вадим, - уже минимум есть. А ты, Ромыч, как?

- Есть шесть пятьдесят, - говорю через силу, - только это на автобус, к родителям в понедельник обязательно надо...

- Да брось, давай лучше вздрогнем.

Я молчу, категорически отказываться неудобно. Бригадир же тем временем вытягивает из Лехи имеющуюся у него мелочишку... Понимаю, что со своими шестью рублями придется расстаться. Поездка к родителям, значит, на этой неделе отменяется. Вслед за всеми лезу в карман. Передаем Вадиму бумажки, монетки, тот их заботливо сортирует.

- Нормалек, - говорит наконец, - пятьдесят два рубля.