Сын империи   ::   Юрьенен Сергей

- А нас не оформят?

- Не оформят, не бойся... Давай.

- И в тюрьму не посадят?

- Ну что ты! Тетя пошутила.

Он толкнулся плечом обратно, и мама, сунув руки сквозь прутья, вытолкала его на площадку и больно прижала к себе, к поредевшему ожерелью деревянных прищепок.

- Ты это, Любовь батьковна... - донесся голос дворника. - Спустишься потом.

- На чаек? - недобро усмехнулся голос мамы.

- Чаек с кем другим будешь пить. По поводу прописки мне с тобой потолковать надо. Ясно?

К ужину мама возвращается. Толчком спины прикрывает дверь, расстегивает шубу, разматывает шерстяной платок.

- Уф-ф! - говорит. - Ну, кажется, пронесло!..

На коммунальной кухне зажжены обе газовые плиты, и снег на маме тает, унизывая всю ее радужным сиянием. Из-под железного крыла теплой бабушкиной плиты Александр смотрит на сияющую маму.

- Взял? - спрашивает дед.

- Взял.

- Все триста?

- Ага! "С другой бы, - говорит,- всю тыщу за такое слупил, но, учитывая многодетное положение..." Спасибо вам огромное, Александр Густавович! Я вам отдам, вот клянусь!..

- Чего уж там, - говорит дед. - Ну и хам! - говорит он. - Правильно в свое время литератор Мережковский предсказывал: "Грядет Великий Хам!" Но его не расслышали. Увы!

Соседка Матюшина от своей плиты подает сиплый, прокуренный голос вокзальной диспетчерши:

- "Пронесло", говоришь. Может быть, и так. На этот раз. А что он у тебя в следующий раз натворит, а? Яду крысиного мне вот в эту кастрюлю подкинет? Газу напустит и с одной спички весь дом подорвет?

- Не подорвет он.

- А если? Где гарантия? Да и кто в нее поверит, если он уже кирпичи в ход пускает?

- Ох, - говорит мама, - даже не знаю... Ну а что мне с ним делать? Можно бы, конечно, в детсад попытаться его определить, так еще хуже: из болезней вылазить не будет. Просто голову не приложу.

- Ты спрашиваешь: "Что делать?" А я, - говорит Матюшина, - тебе скажу. Прежде всего огради от тлетворного влияния! А то его еще и не тому научат. Те, по которым Большой Дом еще с Октября Семнадцатого плачет!..

Дедушка гасит папиросу в ракушке - это Александр видит по бряканью над своей головой, - бабушка снимает с плиты вскипевший чайник и уходит с кухни.

- Сочувствую тебе, Любовь! - сипит Матюшина. - Связала же тебя судьба-злодейка! Это же - прямо не знаю... Клубок змей! Банда Теккерея! Ну, вглядись сама: каково их политическое лицо?

- При чем тут они...

- Сын? Так не они его, его Партия воспитала, товарищ Сталин его окрылил! А они теперь им прикрываются, купоны с геройской смерти стригут.

- Извини, но...

- Нет, это ты меня извини, но я, ты знаешь, привыкла правду-матку! Невзирая там на якобы родственные связи! Свекровь твоя - просто-напросто ханжа набожная, ну а тесть... Чего там говорить? Сама каждый вечер слышишь, как он тут топчет в грязь все советское. Кровное наше топчет! Завоеванное! Эх, Любовь, Любовь! Беззубая ты! Попались бы они мне, я бы уж себя не дала загнать в эту каморку. Я бы у них Большую Комнату отсудила. Да что там! Попадись они мне, я бы их выперла вон из Ленинграда!

Александр больше не выдерживает.

- Тебя саму выпереть надо! - кричит он, выскакивая из-под железного крыла. - Ты после Блокады дедушкин кабинет оккупировала!

- А ну марш в комнату! - кричит мама.

- А еще ты через банку трехлитровую дедушку подслушиваешь! Вот отрежешь себе ухо - погоди!

Матюшина ноль внимания.

- Плоды воспитания, - говорит Матюшина. - Любуйся! Заступничка себе готовят. Мстителя юного. У, террорист малолетний!

Она замахивается супным половником, но мама, опережая, ухватывает за ухо орущего Александра, выволакивает из кухни, где торопливо гладит по голове, давая понять, что это не всерьез, а напоказ, для Матюшиной, открывает дверь комнаты и дает пинка коленом.