Хосров и Ширин   ::   Низами Гянджеви

Сто трещин есть в сердцах от сладостной луны,

А на самой луне они ведь не видны.

Всех бабочек влекут свечи ее сверканья,

Но в ней не сыщешь к ним лукавого вниманья.

Ей нежит ветерок и лик и мглу кудрей,

То мил ему бобер, то горностай милей.

Приманкою очей разит она украдкой.

А подбородок, ах, как яблочко, он сладкий!

Ее прекрасный лик запутал строй планет,

Луну он победил и победил рассвет.

А груди — серебро, два маленьких граната,

Дирхемами двух роз украшены богато.

Не вскроет поцелуй ее уста — строга:

Рубины разомкнешь — рассыплешь жемчуга.

Пред шеей девушки лань опускает шею,

Сказав: «Лишь слезы лить у этих ног я смею».

Источник сладостный! Очей газельих вид

Тем, кто сильнее льва, сном заячьим грозит.

Она немало рук шипами наполняла:

Кто розу мнил сорвать, не преуспел нимало.

Хоть зрят ее во сне сто сотен человек, —

Им въявь ее не зреть, как солнца в ночь, вовек.

Она, браня свой взор, ища исток дурманов,

В глазах газелевых находит сто изъянов.

Узрев нарциссы глаз, в восторге стал бы нем

Сраженный садовод, хоть знал бы он Ирем.

Как месяц, бровь ее украсит праздник каждый,

Отдаст ей душу тот, с кем встретится однажды,

Меджнуна бы смутить мечты о ней могли, —

Ведь красота ее страшна красе Лейли.

Пятью каламами рука ее владеет

И подписать приказ: «Казнить влюбленных» — смеет.

Луна себя сочтет лишь родинкой пред ней,

По родинкам ее предскажешь путь ночей.

А ушки нежные! Перл прошептал: «Недужен

Мой блеск! Хвала купцу! Каких набрал жемчужин!»

Слова красавицы — поток отрадных смут,

А губы — сотням губ свой нежный сахар шлют.

Игривостью полны кудрей ее побеги.

И лал и жемчуг рта зовут к истомной неге.

И лал и жемчуг тот, смеясь, она взяла

И от различных бед лекарство создала.

Луной ее лица в смятенье ввержен разум.

Кудрями взвихрены душа и сердце разом.

Красой ее души искусство смущено,

А мускус пал к ногам: «Я раб ее давно».

Она прекрасней роз. Ее назвали Сладкой:

Она — Ширин. Взглянув на лик ее украдкой,

Всю сладость я вкусил, вдохнул я всю весну

Наследницей она слывет Михин-Бану.

Рой знатных девушек, явившихся из рая,

Ей служит, угодить желанием сгорая.

Их ровно семьдесят, прекрасных, как луна,

Ей так покорны все, ей каждая верна.

Покой души найдешь, коль их увидишь лики.

От луноликих мир в восторг пришел великий.

У каждой чаша есть, у каждой арфа есть.

Повсюду свет от них, они — о звездах весть.

Порой на круг луны свисает мускус; вина

Там пьют они порой, где в розах вся долина.

На светлых лицах их нет гнета покрывал.

Над ними глаз дурной в бессилье б изнывал.

На свете их красы хмельнее нету зелья.

Им целый свет — ничто, им дайте лишь веселья.

Но вырвут в должный час — они ведь так ловки, —

И когти все у льва, и у слона — клыки.

Вселенной душу жгут они набегом грозным

И копьями очей грозят мерцаньям звездным.

О гуриях твердят, что ими славен рай.

Нет, не в раю они — сей украшают край.

Но все ж Михин-Бану, владея всей страною,

Владеет не одной подобною казною.

Привязан в стойле конь. Дивись его ногам:

Летит — и пыль от ног не ухватить ветрам.

Его стремительность не уловить рассудком.

Он в волны бросится, подобно диким уткам.

Он к солнцу вскинется — так что ему до стен!

Он перепрыгнет вмиг небесных семь арен.

В горах взрыхлят скалу железные копыта,

А в море пена волн с хвостом волнистым слита.

Как мысли — бег его, движенья — бег времен.

Как ночь — всезнающий, как утро — бодрый он.

Зовут его Шебдиз, им целый мир гордится,

О нем грустят, как в ночь грустит ночная птица».

Умолк Шапур, чья речь свершила все сполна:

Покой свалился с ног, а страсть — пробуждена.

«Ширин, — сказали все, — должны почесть мы дивом».